Из зимней тетради

* * *  

Действительно, здесь холодно. Зима

Всё не привыкну к этому. Когда-то

был счастлив тем, как бережно стаккато

кузнечиков дрожало… Но стена

теперь над всем, глухая, как пустыня.

Я позабыл лицо твоё и имя,

и даже то, что были мы близки.

Есть, говорят, на свете Мыс Тоски,

на Мысе том, наверное, маяк…

Ах, кто бы взял смотрителем убогим!

Я кораблям бы рисовал дороги,

призывно светом разгоняя мрак... 

Переплетая линии руки,

снежинки суетятся на ладони.

Рука застыла в снежной обороне.

Я вверх смотрю: там всё же, вопреки

и городу уставшему, и миру

звезда висит, пусть даже для блезиру,

но светит же! и я под той звездой

иду ещё почти что молодой.

И снег идёт, и тишина кругами

расходится. Уже горит рука

от снега и мелодия строга,

которую чуть слышно за словами.

Метель по Блоку. Чей-то силуэт.

Шипы оград почти оледенели.

Зима идёт четвёртую неделю,

а кажется, что миллионы лет.

О, сколько нас в девятом этом круге!

Живём и возвращаемся на круги

своя и ждём когда блеснёт маяк.

Но всё не так, и больше нет Итак,

и нас не ждут, и мы всех позабыли.

Повсюду снег. На улице зима.

Ложатся в руки посох и сума.

Се – человек. Но только он бескрылый…

 

1.

Ждали зимы, а пришла неизбывная слякоть.

Даже прошёл ледоход в ноябре, как ни странно.

Что, неужели и зиму придётся оплакать,

пусть и дождём, что стучит и стучит оловянно?

Бьётся синица в стекло, значит, кто-нибудь умер.

В доме напротив три дня не горят уже окна.

Время чумы – для писания книг и раздумий

или болезни высокой, когда одиноко.

Ты не звонишь. Абонент недоступен. Наверно,

ты собираешь в Лапландии снег для столицы.

Город стозевен. Зачем ему снег и вечерний

легкий разбег по перилам твоей рукавицы?

Раз – и в подъезде пропели тяжёлые двери.

Два. Улетела синица. Возможно, за море.

Три. На площадке – шаги. Это ты, я уверен.

Снег будет в городе завтра. Зима будет вскоре.

 

2.

Окликнешь лес, а он стоит – не дышит,

и ты замрёшь на кромке тишины,

и вдруг увидишь, что деревья выше,

чем помнилось, хотя занесены

не снегопадом – чем-то невесомым,

как будто даже пахнувшим весной,

и, может быть, почти забытым домом…

И – никого на паперти лесной.

Лишь ты и лес. Как ты и Бог незримый.

И тишина, как нищенский медяк,

летит на снег твоей ладони мимо,

и всё не может в снег упасть никак.

 

3.

Янтарь повсюду, несмотря на лёд:

на соснах снег отсвечивает вишней

и небо словно окунули в мёд,

и с веток искры падают неслышно

и тают на ладони. Навсегда.

На тридевять земель в лесу ни звука.

Бредёт за снег холодная звезда

и продолжает тихий мир баюкать.

Протяжно тянет золотую нить

сестра-судьба и всё на свете ясно,

и ничего уже не изменить,

и снег идет, и сосны плачут красным.

 

* * *

Душа мычит глаголами на «– ать»,

где исключенья – только память тела.

В сухом остатке время умирать

и наблюдать, как бабочка взлетела,

как море дышит, как цветы растут,

и обирать слова с себя к финалу…

Я слышал: умирать тяжёлый труд –

проверил жизнью. Жизни было мало.

 

* * *

Чернится белая бумага

и тонет слово в тишине.

Как Лазарь, в куколке имаго,

душа покоится во мне.

Меж прутьев-рёбер выпирая,

однажды выпорхнет она,

бессмертная моя, живая

и невесомее зерна.

И хищно зрением стрекозьим

в неё вглядится небосвод,

и с ветки гулко грянет оземь

пунцовый яблоневый плод.