Вот родина, и больше нет иной.
Она пыльцой осыпалась в ладони.
И облака горят на небосклоне,
и ветер поднимается стеной,
и лунный диск, как круглый глаз вороний
по хищному глядит тебе в глаза
примериваясь: клюнуть ли, не клюнуть…
Ты, не смущаясь, можешь в небо плюнуть:
там бога нет, он, молча, вышел «за»
страну, и нас оставил накануне.
Вот patria холодная, как снег,
лежит и дышит серыми холмами.
Рассвет распят на переплёте рамы
и не понять уже который век.
И холодно за голыми плечами.
И мы глядим сквозь мутное окно,
забытые, непраздничные дети.
Отчизна есть, но нет страны на свете,
и даже здесь, в Италии темно,
хотя – луна и с моря свежий ветер…
* * *
и когда обрывающий линию,
загорится оранжевый лес,
вспомнишь море и тёмную пинию,
с виноградом тяжёлый навес.
И в душе закачается волнами
неприкаянный летний мотив,
и уснёшь, тишиной переполненный,
на ночь краткую жизнь сократив.
И щипать будет душу мелодия,
но, проснувшись, не вспомнишь о чём,
только лес поутру, словно родина
отгорит за затёкшим плечом.
* * *
всё это так – игра теней,
дрожанье капель на ладони:
мы понимаем жизнь на сломе,
порою на закате дней.
И мы касаемся теней,
и свой узор к теням вплетаем,
живём и просто умираем,
но любим лишь ещё сильней.
И насекомых строен хор,
и ночь горит и не сгорает,
и жизнь ничуть не убывает
любым смертям наперекор.
* * *
тополь желтеющий шепчет: «зима…»
утром кисельный туман под мостами
не согревает осеннее пламя
пёстрых деревьев и только кайма
клёнов растёт на глазах и высоко
что-то горит в направленье востока
утро седое и дрыхнет страна
мягко уткнувшись в подушки из листьев
ветер сентябрьский был ночью неистов
как и вчера и во все времена
и балансируешь тонко на грани
лето-зима в дорогой глухомани
память как маятник прыгает но
ждёшь летних писем наивный дитятя
утро туманное дворник лопатит
и приближается омута дно
звёзды уходят и небо чужим
кажется через отеческий дым